Эпоха "антоши чехонте"

06.08.2019

- «ТЕАТР ЧЕХОНТЕ. СТАРЫЕ ЗНАКОМЫЕ (КАРТИНКИ ИЗ НЕДАВНЕГО ПРОШЛОГО)», Россия, ТРОИЦКИЙ МОСТ, 1996, цв., 51 мин. Телеспектакль. По рассказам А. П. Чехова. В основе фильма ранние рассказы А. П. Чехова, печатавшегося в журналах под псевдонимом Антоша… … Энциклопедия кино

Чехов, Антон Павлович Запрос «Чехов» перенаправляется сюда; см. также другие значения. Антон Павлович Чехов Псевдонимы: Антоша Чехонте, Антоша Ч., Брат моего брата, Рувер, Человек без селезёнки … Википедия

Запрос «Чехов» перенаправляется сюда; см. также другие значения. Эта статья или раздел нуждается в переработке. Пожалуйста, улучшите статью в с … Википедия

Один из самых выдающихся современных европейских писателей. Отец его был крепостным, но выбился из рядового крестьянства, служил в управляющих, вел собственные дела. Семья Ч. вообще талантливая, давшая нескольких писателей и художников. Ч.… … Большая биографическая энциклопедия

- (1860 1904), русский писатель, почётный академик Петербургской АН (1900 02). Начинал как автор фельетонов и коротких юмористических рассказов (псевдоним Антоша Чехонте и др.). Основные темы творчества душевные борения интеллигенции, недовольство … Энциклопедический словарь

Антон Павлович Чехов Имя при рождении: Антон Павлович Чехов Псевдонимы: Антоша Чехонте, Антоша Ч., Брат моего брата, Рувер, Человек без селезенки Дата рождения: 17 (29) января 1860(18600129) … Википедия

Книги

Короткие юмористические рассказы Антоши Чехонте (аудиокнига MP3) , А. П. Чехов. Следуя традициям юмористической журналистики, Чехов пользовался множеством литературных псевдонимов. Всего у писателя было более сорока псевдонимов, а самый первый и самый популярный - Антоша… аудиокнига
Письмо к ученому соседу (аудиокнига мр 3) , А. П. Чехов. "Письмо к ученому соседу" - это один из первых рассказов А. П. Чехова, который был напечатан в 1880 году в юмористическом журнале "Стрекоза" . В этом произведении в полной мере проявился…

Эпоха "Антоши Чехонте"

Многолетнее шатание по юмористическим журналам началось со «Стрекозы» (1880). Затем он печатается в «Зрителе» (1881-1883 гг.), «Мирском толке», «Москве», «Свете и тенях», «Спутнике» (1882), в Альманахе «Стрекозы» (1884), в «Русском сатирическом листке» (1884), «Развлечении» (1884-1886 гг.), «Сверчке» (1886), в «Будильнике» (1881-1887 гг.) и в «Осколках» (1882-1887 гг.).

В этих журналах и журнальчиках появляются рассказы и рассказики: «Комары и мухи», «О том, о сем», «Финтифлюшки», подписи к рисункам, «Перепутанные объявления», фельетоны и заметки, - подписанные псевдонимами: «Антоша Ч.» и просто - «Антоша», «Чехонте» и «Антоша Чехонте», «Антоша Ч.» и «Ан. Ч.», «Антансон» и «Г. Балдастов», «Вспыльчивый человек» и «Человек без слезинки», «Брат моего брата» и «Врач без пациентов», «Рувер» и «Улисс».

Молодой Чехов пишет много: если в 1880 году он печатает только девять вещичек, то уже с 1881 цифры будут неизменно подыматься: тринадцать в 1881, тридцать два в 1882, сто двадцать в 1883, сто двадцать девять в 1885 году. 1887 год станет годом переломным во многих отношениях, в том числе и по явному спаду «многописания» - в этом переломном году Чехов напечатал только шестьдесят восемь произведений.

Материальная нужда была только одной из причин, влиявших на темпы работы Антоши Чехонте, да и нельзя утверждать, что Чехов начал заниматься литературой, ища только обеспеченного заработка. Что чеховская семья жила бедно, и Антошино писательство давало ей значительную материальную поддержку, - это несомненно, но мы уже знаем, что страсть к литературе пробудилась в Чехове очень рано и была весьма стойкой.

Есть трогательный рассказ о том, что первый же свой гонорар Чехов истратил на именинный пирог матери. Очень может быть, что Антоша купил этот пирог на гонорар, полученный из «Стрекозы». Но не это важно - важно то, что «Письмо к ученому соседу» в истории многих писательских дебютов занимает совершенно исключительное место как произведение, написанное в такой уверенной и определенной манере, которая свидетельствовала о необычайной - для возраста автора - художнической зрелости. «Письмо к ученому соседу» является пародией на одно родственное письмо, хранившееся в чеховской семье, а может быть, и литературным изложением той «лекции», с которой выступал Чехов-гимназист, изображая ученого профессора. Вероятно, в состав дебютного произведения начинающего Чехова вошло то и другое, но важен основной элемент, составляющий стилевой стержень «Письма» - его пародийное звучание. Не менее замечательно, что в том же номере «Стрекозы», в котором помещено «Письмо к ученому соседу», напечатана и вторая вещичка Чехова под заглавием: «Что чаще всего встречается в романах». Здесь чувствуется необычайной остроты писательский глаз и слух, не терпящие штампа и шаблона.

Но его «многописание» знает срывы, часто отмечается отсутствием вкуса и наличием того самого шаблона, который был так зло им высмеян с первого шага в литературе. И это понятно, - втянувшись в журнальную работу, всегда срочную и всегда выполняемую на потребу заказчика, Чехов часто неудачно острил и, что хуже, охотно удовлетворял грубые вкусы читателей «Стрекозы» и «Зрителя». Кто поверит, что именно Чехову принадлежат такие афоризмы:

«Проданная лошадь передается при помощи полы, из чего явствует, что бесполый человек лошадей ни продавать, ни покупать не может».

«Статистики знают, что курица не птица, кобыла не лошадь, офицерская жена не барыня».

Антоша Чехонте отдал дань и грубейшему шовинизму: осмеяние татар, армян, в особенности же евреев, было одной из постоянных тем юмористики «Будильников» и «Развлечений». Вот, например:

«3аявление зубного врача Гвалте р а: до сведения моего досло, сто мои пачиенты принимают недавно прибывшего зубного врача Гвалтера за меня, а потому имею цесть известить, сто я зиву в Мошкве и просу моих пачиенты не смешивать меня с Гвалтером. Не он Гвалтер, а я - Гвалтер. Вставляю зубья, продаю социненный мною толценный мел для чистки зубьев и имею самую больсую вывеску. Визиты делаю с белым галстуком. Зубной врач при зверинце Винклера - Гвалтер».

Все это писалось спустя рукава, не задумываясь. И не это составляет смысл и значение творчества Чехова эпохи Антоши Чехонте: важно и ценно - та брыжущая веселость, которой был полон молодой Чехов. В. Г. Короленко вспоминает, как Чехов говорил ему, что «начинал литературную работу почти шутя, смотрел на нее частью как на наслаждение и забаву, частью же как на средство окончания университетского курса и содержания семьи». И Короленко передает такой разговор:

«Знаете, как я пишу свои маленькие рассказы? Вот, - он оглянул стол, взял в руки первую попавшуюся на глаза вещь,- это оказалась пепельница,- поставил ее передо мною и сказал:

Хотите, - завтра будет рассказ... Заглавие «Пепельница»?

И глаза его засветились весельем. Казалось, над пепельницей начинают уже роиться какие-то неопределенные образы, положения, приключения, еще не нашедшие своих форм, но уже с готовым юмористическим настроением».

В пору своего шатания по журнальчикам Чехов был увлечен и драматургической формой. Студентом второго курса он писал драму с конокрадами, стрельбой, женщиной, бросающейся под поезд. Переписывал брат Миша и у него «от волнения холодело под сердцем». Антон отнес пьесу М. Н. Ермоловой, рассчитывая, что она возьмет ее для своего бенефиса. Увы, он принес ее обратно и запрятал в стол. Пьеса была извлечена из его архива и напечатана лишь в 1920 году.

Его рассказы делались известными. В 1883 году Антон пишет брату Александру: «Становлюсь популярным и уже читал на себя критику». А сотрудник «Осколков» и «Стрекозы» В. Д. Сушков в письме от 10 мая 1883 года говорит А. П. Чехову: «В недолгое время Вы своими трудами очень выдались из числа рядовых литературных тружеников и рабочих. Стали, без сомнения, известны в редакциях как молодой, даровитый и много обещающий в будущем писатель».

В это же время Чеховым была сделана попытка выпустить сборник рассказов, обложку для которого рисовал брат Николай. Сборник должен был называться «На досуге». Но он так и не вышел в свет. Было напечатано несколько листов, а вся книга была разобрана в типографии, вероятно, в виду задержки обусловленной платы. Некоторые из рассказов этого сборника вошли в книгу Антоши Чехонте «Сказки Мельпомены», вышедшую в середине 1884 года. Она была напечатана в кредит с уплатой в продолжении четырех месяцев со дня выхода.

«Сказки Мельпомены» встретили рецензентский отклик. В журнале «Театральный мирок» было отмечено: «Все шесть рассказов написаны бойким живым языком и читаются с интересом. Автор обладает несомненным юмором». А школьный товарищ А. П. Чехова, П. С. Сергеенко (Сергеенко Петр Алексеевич (род. в 1854 г.). Публицист, беллетрист, драматург, автор известной книги "Как живет и работает Л. Н. Толстой". Учился одновременно с Чеховым в таганрогской гимназии. Им написаны воспоминания о Чехове (ежемесячные приложения к "Ниве" за июль 1904 г.) ) поместил такой отзыв:

«Прочитал «Сказки Мельпомены» А. Чехонте. Удивился. Нигде и словечка не было сказано об этих сказочках... Книга очень интересная. Не знаю только, почему автор дал ей такое обманчивое название: оно вводит в заблуждение: мол «сказки», значит для детей, большому не годится заниматься сказками. А между тем рассказы А. Чехонте живьем вырваны из артистического мирка. Все они небольшие, читаются легко, свободно и с невольной улыбкой. Написаны с диккенсовским юмором: и смешно и за душу хватает. Автор, очевидно, человек молодой, еще не окреп, кое-где спешит, путается, но в общем овладевает вниманием читателя не менее рассказов Брет-Гарта. Всюду разлит юмор «без натуги» и Чехонте обращается с ним весьма осторожно, как оно и следует...».

С творчеством Антона Павловича Чехова я познакомился в начальной школе, когда мать подарила мне сборник избранных произведений из серии школьная литература Лениздата. Я зачитывался рассказами «Каштанка», «Беззащитное существо», «Лошадиная фамилия», «Средство от запоя», «Злоумышленник», «Толстый и тонкий», «Смерть чиновника», «Спать хочется», «Радость», «Ванька Жуков» и др.
Можно сказать, что эти рассказы сформировали во мне любовь к чтению.
В школе нам преподносили Чехова как образец высокоморального человека, борца с бездуховностью и мещанством. Но лично мне Чехов всегда казался загадочным, от ощущения недосказанности и неясности.
До сих пор не все загадки жизни Чехова раскрыты. Полное собрание его сочинений в 30-ти томах отнюдь не полное; не все чеховские материалы опубликованы. Некоторые чеховеды сомневаются в необходимости предъявлять публике архивы Чехова во всей их полноте.
Спрашивается, ПОЧЕМУ?
В этом году я отдыхал в Крыму и посетил в Ялте дом-музей Чехова «Белая дача». Там я пытался найти ответ на мучающий меня вопрос: почему Чехов до сих пор востребован?
Одна девушка мне ответила: «До сих пор проблемы, которые он поднимал, актуальны».
Другая добавила: «Он несёт нравственные уроки в нашу жизнь».
Я снял небольшой видеоролик, который предлагаю вашему вниманию.

Каждый раз, когда я хочу написать о выдающемся человеке, у меня нет мысли опорочить светлый образ, есть лишь желание докопаться до истины. Однако в процессе «копания» обнаруживаются такие факты, которые превращают исследование в полудетективную историю (а иногда и детективную).

При СССР Чехов был официальной «иконой» советского интеллигента. Политбюро ЦК КПСС приняло секретное постановление, запрещающее публикацию некоторых чеховских заметок и писем, чтобы избежать «дискредитации и опошления образа русского классика».

На сегодняшний день опубликовано около пяти тысяч писем Чехова, причем некоторые из них с безжалостными купюрами. Сестра писателя Мария Павловна вымарывала из записей Чехова всё, что могло бы скомпрометировать светлый образ высоконравственного писателя земли русской.

Что же скрывало секретное постановление Политбюро ЦК КПСС? и что именно вычёркивала сестра Мария из дневников своего брата? Почему до сих пор не обнародуют эти документы?

Может быть, нас не хотят лишать светлого образа высоконравственного Чехова, каким нас кормили в школе и потчуют до сих пор?

В России, как известно, всегда были трудности с нравственным идеалом. Образцом высокоморального человека служили классики русской литературы. Их жизнь идеализировали, хотя в действительности они были далеко не идеальными людьми.
Но других идеалов не было и нет. С кого же подросткам брать пример?

«В человеке всё должно быть прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли», – учили нас в школе, указывая на портрет Чехова. Нас убеждали «по капле выдавливать из себя раба», приводя в пример Антона Павловича. Хотя эта фраза вырвана из контекста письма Чехова к А.Ф.Суворину и несёт несколько иной смысл, чем нам внушали учителя.
Правду о действительной жизни Чехова от нас скрывали.

Меня всегда интересовало, почему Чехов писал под псевдонимом? Почему он не написал большой роман и остался мастером короткого рассказа?
Одним из многочисленных псевдонимов Антона Павловича Чехова был «Антоша Чехонте» – так прозвал будущего писателя учитель гимназии Фёдор Платонович Покровский.

В чём же секрет Антоши Чехонте?

От чеховедов и музейных работников правду не услышишь. Не могут же они рубить сук, на котором сидят.
Один из первых, кто заговорил о тайных сторонах жизни писателя, был Юрий Бычков –директор музея Чехова в Мелихово. За правду, которую он сказал о Чехове, Бычкова уволили. А всего лишь рассказал о факте, который сам Чехов указывал в своей автобиографии - как в 13 лет он впервые с приятелями посетил бордель.

О Чехове написано множество книг и биографий. Наиболее известные: Дональд Рейфилд - «Жизнь Антона Чехова»; А.Труайя - «Чехов»; Е.Симмонз - «Чехов. Биография»; Р.Хингли - «Новая жизнь Антона Чехова»; В.Притчет - «Чехов: освобождённый дух» и др.
Но загадка Чехова не разгадана до сих пор. Многие материалы из архивов А.Ф.Суворина, переписка Чехова по сей день спрятаны в заграничных и частных архивах.

Чехов создал около 900 различных произведений, многие из которых стали классикой мировой литературы. Произведения Чехова переведены более чем на 100 языков. И в XXI веке он остаётся одним из самых известных драматургов мира. Его пьесы, в особенности «Чайка», «Три сестры» и «Вишневый сад» на протяжении более 100 лет ставятся во многих театрах мира. Произведения Чехова выдержали более 200 экранизаций.

Я не считаю себя чеховедом. Чехов вообще не самый любимый мой писатель. Мне больше нравятся Достоевский и Лев Толстой. Поэтому я не претендую на полное и объективное мнение о Чехове как писателе и драматурге, но хочу выразить своё понимание его секрета мастерства короткого рассказа.

«Краткость – сестра таланта», – говорил Чехов. – «Искусство писать – это искусство сокращать».
Чехов аполитичен. Основная тема его рассказов – отношения мужчины и женщины.
Главный герой Чехова – он сам! – запутавшийся интеллигент-неудачник, для которого самоубийство наилучший выход из создавшегося положения. На смерть он смотрит без страха, скорее с надеждой на избавление.

Чехов – певец пессимизма и тоски. В его рассказах почти нет счастливых людей, людей, обретших духовную гармонию, оптимистов; они не ищут ответа на «проклятые вопросы» бытия, подобно героям Достоевского и Толстого.

В прозе Чехова лично мне не хватает философичности, религиозной глубины и метафизики. Да, Чехов не навязывает читателю никакой философии, оставляя право делать собственные выводы. Но чему он мог научить на основе своего личного опыта? Сегодня его наставления кажутся наивными. Ныне уже никто не вспоминает о мещанстве, а интеллигентность кажется почти забытым словом.
Да и рядом с Львом Толстым трудно было быть учителем жизни.

В детстве я с удовольствием смотрел фильмы «Медведь», «Свадьба», «Каштанка», «Попрыгунья», «Анна на шее», «Шведская спичка», «В городе С», «Душечка», «Эти разные, разные лица», «Дама с собачкой» и др.
В процессе написания этой статьи я перечитал повесть «Драма на охоте», посмотрел ещё раз фильмы «Мой ласковый и нежный зверь», «Дама с собачкой», «Чёрный монах», «Неоконченная пьеса для механического пианино».

В юности меня потрясли слова из фильма «Неоконченная пьеса для механического пианино», созданного Никитой Михалковым по мотивам произведений Чехова.
«Мне тридцать пять лет! Всё погибло! Всё погибло!! Тридцать пять лет!… Я ноль, я ничтожество! Мне тридцать пять лет! Лермонтов восемь лет как лежал в могиле! Наполеон был генералом! А я ничего в вашей проклятой жизни не сделал, ничего! Вы погубили мою жизнь! Я ничтожество! По вашей милости! Где я, бездарный калека? Где мои силы, ум, талант?! Пропала жизнь!..»

В этом сам Чехов! Он был человек не счастливый, и потому не мог правдиво изобразить счастливых людей. Зато несчастливые люди, разочаровавшиеся в жизни, пессимисты у Чехова получались убедительно. Ведь своих героев он писал с себя.

Николай Михайлович Карамзин в статье «Что нужно автору?» говорит: «…Творец всегда изображается в творении и часто - против воли своей».
Устами Гурова (героя рассказа «Дама с собачкой») Чехов признаётся: «Все эти годы я сходился, расставался, но ни разу не любил. Было всё что угодно, только не любовь».

Любовь является квинтэссенцией личностных качеств человека. По любви можно многое сказать о личности. Чехов мечтал о большой любви, писал о ней, но боялся её, понимая, что любовь потребует от него жертвы. А он уже пожертвовал всего себя литературе.

Первый сексуальный опыт, как говорят психологи, формирует так называемую «карту любви» – программирование будущего сексуального поведения. Возможно, отношение к женскому полу сформировалось у Чехова после посещения публичного дома в 13 лет. Всю жизнь Чехов пользовался услугами «доступных женщин» и всегда отказывался жениться.

«Роль мужа меня пугает, в ней есть что-то суровое, как в роли полководца. По лености своей, я предпочитаю более лёгкое амплуа».

В повести «Чёрный монах» Чехов пытается обосновать, почему не нужно жениться. Он считал, что женщина всегда обуза, покушающаяся на его свободу и его творчество.

«Жениться я не хочу, да и не на ком. Да и шут с ним. Мне было бы скучно возиться с женой. А влюбиться весьма не мешало бы. Скучно без сильной любви».

Любовь, а скорее влюблённость, но не сильная, не мешающая творчеству, нужна была Чехову для создания свежих сюжетов, для вдохновения. «Любовь юная, прелестная, поэтическая, уносящая в мир грёз, – на земле только она одна может дать счастье!»

Антон Павлович избегал красивых и умных девушек, отшучиваясь или мороча им голову платонической любовью. А сексуальное удовлетворение находил в публичных домах. Там Чехов был постоянным клиентом, и совершенно не стеснялся в этом признаваться. В письмах к друзьям он подробно описывает своё общение с проститутками.

Была ли в жизни Чехова большая любовь?

Один литературовед заметил: «Вообразите, сколько мы не роемся, но не находим женщины в жизни Чехова. Нет любви. Серьёзной любви нет».

Хотя женщин у Антона Павловича было около тридцати. Бывший директор музея-усадьбы «Мелихово» Юрий Бычков считает: «Чехов относился к женщинам, мягко говоря, снисходительно. Они за ним ухаживали, добивались, а он находил способ, как уйти от них. Его романы не сменяли друг друга, а некоторые длились 10–12 лет с несколькими женщинами одновременно».

О прекрасном поле Чехов был не самого лучшего мнения. Видимо, сказался первый опыт, или, быть может, повлияла «карта любви». Возможно, зная о своей болезни, Чехов как бы ограждал себя от сильной страсти.

Первая попытка жениться была у Чехова в 26 лет, когда он влюбился в Евдокию Эфрос. Но помолвка расстроилась – жених сбежал.
Когда Чехову было 27 лет, в него влюбилась двенадцатилетняя Нина Корш – дочь владельца первого частного театра России.
«Жениться интересно только по любви; жениться же на девушке только потому, что она симпатична, это всё равно, что купить себе на базаре ненужную вещь только потому, что она хороша».

В 28 лет Чехову повстречалась девятнадцатилетняя Лика Мизинова, с которой у него был долгий роман и обширная переписка. «Прекрасная Лика», «адская красавица» - так Чехов называл её в письмах. Современники отзывались о Лике как о девушке необыкновенной красоты - «настоящая Царевна-лебедь из русских сказок».

Лика Мизинова стала прототипом Нины Заречной в пьесе «Чайка».
«Никакой красотой женщина не может заплатить мужу за свою пустоту», – писал Чехов.

Когда пятнадцатилетняя Лена Шаврова принесла Чехову рукопись собственного рассказа, писатель посоветовал девушке творить и дальше. Елена влюбилась, но признаться в чувствах не решалась.
Когда Чехову было 32 года, в него влюбилась детская писательница Лидия Алексеевна Авилова.

Молодой Чехов был любвеобилен. Возвращаясь с острова Сахалин, пароход, на котором путешествовал Чехов, сделал стоянку на острове Цейлон. Там, признавался Чехов, «в своё время я имел отношения с черноглазой индуской. И где? В кокосовой плантации в лунную ночь. Что за прелесть эти цветные женщины!»

Чехов нравился женщинам, но всю жизнь прожил один, женившись, будучи уже неизлечимо больным. Со своей будущей женой Ольгой Книппер Чехов повстречался в сентябре 1898 года на чтении его новой пьесы "Чайка". Ему было 38 лет, ей только что исполнилось 30. Станиславский и Немирович-Данченко способствовали этому роману, использовали писателя, желая привязать его к МХАТу.

Чехов не хотел жениться. «Я не способен на такое трудное и сложное для понимания дело, как брак, и роль мужа пугает меня», – писал Чехов. – «Дайте мне такую жену, которая, как луна, будет являться на моём небе не каждый день».

Но когда Книппер поставила ультиматум, Чехов согласился.
Иван Бунин сделал такой вывод: «…да это самоубийство! хуже Сахалина... Они (сестра Мария и жена Книппер – Н.К.), горячо и самозабвенно любя его, уложат-таки в гроб милейшим образом».

Злые языки утверждали, что Ольга Леонардовна намеренно вышла замуж за писателя, чтобы получить главные роли в его пьесах и обеспечить своего любовника Немировича-Данченко репертуаром. Действительно, в каждой пьесе Чехова, которые ставились во МХАТ, Ольга играла главную роль.

«Он и она полюбили друг друга, женились и были несчастливы...» Почти все пять лет своего брака Чехов жил вдали от жены. «Если боитесь одиночества, то не женитесь», – писал он.
С 1899 по 1904 Чехов и Книппер отправили друг другу примерно по 400 писем. Чехов пишет Книппер: «Дусик, Я не помню, брюнетка ты или блондинка, помню только, что у меня когда-то была жена». Немирович отпускал Книппер к мужу лишь 2 раза в год на 3–4 дня.

Жизнь Ольги Книппер проходила в Москве - она не могла без сцены, оваций, бенефисов и богемных вечеров с шампанским. Ольга Леонардовна была эмансипированной женщиной и не видела греха в измене.

Чехов писал жене: «Я получил анонимное письмо, что ты в Питере кем-то увлеклась, влюбилась по уши. Да и я сам давно уж подозреваю, жидовка ты, скряга. А меня ты разлюбила, вероятно, за то, что я, человек неэкономный, просил тебя разориться на одну–две телеграммы…».

Чехов и Книппер очень хотели иметь детей, но первая беременность Ольги в 1901 году закончилась выкидышем. Позднее, на гастролях в Петербурге, Ольга Книппер неудачно упала и перенесла операцию, потеряв ребёнка. Чехову она об этом не сообщила. О потере ребёнка он узнал из переписки с доктором Ольги и понял, что ребёнок никак не мог быть от него.

Дональд Рейфилд в своей подробной биографии Чехова пишет, что зачатие произошло не тогда, когда писатель и актриса были вместе. Ольга приехала к Чехову в Ялту на неделю, чтобы все подумали, что ребёнок от мужа.

В записях Чехова есть строчки: «Изменившая жена – большая холодная котлета, которой не хочется трогать, потому что её уже держал в руках кто-то другой».

В рассказе «Дама с собачкой» Чехов вкладывает свои мысли в уста героев.
«Как освободиться от этих невыносимых пут?» – размышляет Гуров. – «Мне иногда кажется, что ещё немного и всё изменится, выход будет найден. Тогда начнётся новая прекрасная жизнь…»
«В сущности, если вдуматься, всё прекрасно на этом свете. Всё, кроме того, что мы сами мысли и делаем, когда забываем о высших целях, о нашем человеческом достоинстве».

Новым открытием Чехова стал фильм «Мой ласковый и нежный зверь» режиссёра Эмиля Лотяну, созданный по мотивам повести «Драма на охоте». Кинокартина очень красивая и многим понравилась. Жаль только, что в финале нет признания Камышева, как и почему он убил Ольгу. Хотя лично мне мотив убийства и раскаяние Камышева кажутся надуманными.
Исполнитель роли Камышева Олег Янковский полагал, что его герой не любил Ольгу.

У Чехова практически нет историй о счастливой любви. Возможно, потому, что сам он в любви не был счастлив. Главная героиня его рассказов – неверная супруга, ветреная любовница, жена-изменница. Но как можно упрекать красивую молодую женщину в том, что она хочет уехать в Петербург и блистать своей красотой. Можно понять Оленьку («Драма на охоте»), когда она говорит: «Я не хочу быть нищей, не хочу быть внизу».

Ещё одним открытием Чехова стал для меня фильм «Чёрный монах» Ивана Дыховичного и фильм «Рассказ неизвестного человека» (режиссёр Жалакявичюс Витаустас Пранович).

К 150-летию со дня рождения писателя, был показан документальный фильм Сергея Медведева «Чехов. Неопубликованная жизнь». В нём представлены некоторые факты из жизни классика русской литературы, которые стали для многих откровением.

Оказывается, оставшись без родителей (которые из-за долгов из Таганрога сбежали в Москву), юный Антон с друзьями пускался «во все тяжкие»: выпивал, играл в карты и даже посещал публичный дом. Учился он неохотно, часто прогуливал занятия в гимназии.

Уже в гимназии Антон начал писать юмористические рассказы. Первая драма «Безотцовщина»» была написана 18-летним Чеховым в период учёбы в гимназии. Когда в 13 лет Антон впервые посмотрел оперетту «Прекрасная Елена», он стал страстным поклонником театра.
«Талант в нас со стороны отца, а душа со стороны матери», – говорил Чехов.

Отец Чехова, глубоко верующий человек, владел небольшой бакалейной лавкой, но впоследствии разорился. Дети должны были помогать отцу в торговле, а также петь в организованном им церковном хоре. Как говорил сам Чехов: «В детстве у меня не было детства».

Окончив гимназию, в 1879 году Чехов поступает в Московский университет, где учится на врача. В свободное время он подрабатывает тем, что публикует сатирические фельетоны и юморески в различных журналах под псевдонимами «Антоша Чехонте», «Балдастов», «Человек без селезенки». Всего около пятидесяти псевдонимов, а иногда и без оного.

Чехов писал по рассказу в день, трудно и тщательно. За пять лет было написано несколько сотен рассказов. При этом своё сочинительство Чехов называл «сущим вздором» и не считал себя литератором. Поэтому и подписывал свои рассказы псевдонимами.
Своё литературное творчество Чехов никогда не воспринимал всерьёз. Он мечтал стать знаменитым врачом, даже готовился к экзаменам на звание доктора медицины.

Чехов долго колебался в выборе своего призвания. «Медицина - моя законная жена, а литература - любовница, - говорил Чехов. - Когда надоедает одна, ночую у другой».
Медицина, с одной стороны, была источником для рассказов, а с другой стороны, становилась помехой занятиям литературой.

Антон пишет брату Александру (тоже писателю): «Не завидуй, братец, мне. Писание, кроме дёрганий, ничего не даёт мне. Сто рублей, которые я получаю в месяц, уходят в утробу. Нет сил переменить серенький неприличный сюртук на что-нибудь менее ветхое».

Когда издатель газеты «Новое время» Алексей Суворин предложил платить за строчку в полтора раза больше, но потребовал подписываться собственным именем, Чехов призадумался. Псевдоним давал ему определённую свободу.

После того, как Чехов стал подписывать тексты своим именем, его стали узнавать в публичных местах и даже в буфетах. А Чехов посещал не только буфеты, но и бордели. Известность усложнила ему жизнь. В знаменитого писателя стали влюбляться женщины, некоторые из них даже изменяли своим мужьям.

Антон Чехов был высок ростом, 186 см, красавец. Волосы русые, глаза карие. У него было по свидетельству А.И.Куприна «самое прекрасное и тонкое, самое одухотворенное лицо, какое мне только приходилось встречать в жизни».

Как только Антон решил бросить занятия литературой, он получил письмо из Петербурга от известного писателя Григоровича. «У Вас настоящий талант. Талант, выдвигающий Вас далеко из круга литераторов нового поколения. Вы, я уверен, призваны к тому, чтобы написать несколько превосходных истинно художественных произведений. Вы совершите великий нравственный грех, если не оправдаете таких ожиданий».

Осенью 1887 года в письмах Чехова появились упоминания о работе над романом «в 1500 строк». Она продолжалась два года, когда Чехов, тяготившийся работой такого большого размера, наконец отказался от своего замысла. «Я рад, - писал он Суворину,- что 2-3 года тому назад я не слушался Григоровича и не писал романа! Воображаю, сколько бы добра я напортил, если бы послушался…»

Формат личности определил и формат творчества писателя. Антон Павлович хотел написать большой роман, но так и не смог. Зато остался непревзойдённым мастером короткого рассказа. В постановлении академической комиссии, присудившей в 1888 году Пушкинскую премию Чехову, было написано: «рассказы г. Чехова, хотя и не вполне удовлетворяют требованиям высшей художественной критики, представляют однако же выдающееся явление в нашей современной беллетристической литературе».

Чехов понимал: «Художественное произведение непременно должно выражать какую-либо большую мысль. Только то прекрасно, что серьёзно». Поэтому в 1889 году Чехов отправился на Сахалин, где предполагал собрать материал для большого романа. За несколько месяцев переписи он опросил почти 10 тысяч человек.

Пять лет Чехов работал над книгой «Остров Сахалин». Романом этот текст не стал. Зато книга стала художественным документом эпохи. Чехов даже хотел использовать её как материал для защиты диссертации.
Чехова крайне интересовали всякие уклоны так называемой души. По его мнению, он стал бы психиатром, если бы не сделался писателем.

Чтобы написать большой роман, нужна большая идея, Замысел. «В поэзии нужна страсть, нужна ваша идея, и непременно указующий перст, страстно поднятый. Безразличие же и реальное воспроизведение действительности ровно ничего не стоит, а главное – ничего и не значит...», - писал Достоевский.

Чехов избегал "указующего перста". Он не претендовал на звание пророка и не считал себя гением, он был свободен от желания кого-то поучать или проповедовать. По Чехову роль автора заключается в том, чтобы задавать вопросы, а не отвечать на них. Чехов предоставляет возможность самому читателю давать оценки и делать выводы.
«Если хочешь стать оптимистом и понять жизнь, то перестань верить тому, что говорят и пишут, а наблюдай сам и вникай».

Хотя Чехов бытописатель, в его произведениях можно найти диагноз обществу и человеческой личности. Антон Павлович полагал, что человек может в некоторой степени корректировать свою личность и отношения с окружающими. Но изменить себя и свою роль в этой жизни он не может, как бы эта роль ни была ему чужда.

Поздние рассказы насквозь пронизаны внутренним душевным криком: «Так больше жить невозможно!» Чехов понимал, что люди очутились на краю бездонной, зияющей бездны и не видел выхода. Как и многие его современники, Чехов не разделял русское общество на элиту (“прогрессивную интеллигенцию”) и народ. «Все мы народ, - говорил Чехов, - и всё лучшее, что мы совершаем, дело народное».

Был ли Чехов верующим человеком?
Он был верующим, но не религиозным. «Если бы в монастыри принимали не религиозных людей и если бы можно было не молиться, то я пошёл бы в монахи», - признавался писатель.

Верил ли Чехов в Бога или не верил, конкретно ответить нельзя. Чехов одно время говорил, что жизнь после смерти это сущий вздор. В другое время признавал, что после смерти мы никуда не исчезнем; бессмертие души это факт. «Смерть страшна, но ещё страшнее было бы сознание, что будешь жить вечно и никогда не умрёшь».

В пьесе «Дядя Ваня» Соня говорит: «…там, за гробом, мы скажем, что мы страдали, что мы плакали, что нам было горько, и Бог сжалится над нами, и мы с тобою… милый дядя, увидим жизнь светлую, прекрасную, изящную, мы обрадуемся, и на теперешние наши несчастья оглянемся с умилением, с улыбкой, и отдохнём... Мы услышим ангелов, и увидим всё небо в алмазах... и наша жизнь станет тихою, нежною, сладкою, как ласка...».

В повести «Чёрный монах» можно прочитать такие строки:
- Но разве людям доступна и нужна вечная правда, если нет вечной жизни?
- Вечная жизнь есть, - сказал монах.
- Ты веришь в бессмертие людей?
- Да, конечно. Вас, людей, ожидает великая, блестящая будущность. И чем больше на земле таких, как ты, тем скорее осуществится это будущее. Без вас, служителей высшему началу, живущих сознательно и свободно, человечество было бы ничтожно; развиваясь естественным порядком, оно долго бы еще ждало конца своей земной истории. Вы же на несколько тысяч лет раньше введёте его в царство вечной правды- и в этом ваша высокая заслуга. Вы воплощаете собой благословение божие, которое почило на людях».

В чём находил Чехов сюжеты своих рассказов?
Да в самой жизни, в том числе и в собственной. Большинство его героев больны чахоткой или умирают от чахотки.
Повесть «Дама с собачкой» была написана Чеховым под впечатлением его поездки в Ялту, а также встречи с последней любовью писателя- Ольгой Книппер. В повести описаны реально существовавшие церковь и скамья в Ореанде, кондитерская Ю.И.Верне и др.

Лев Толстой резко осудил рассказ “Дама с собачкой”. «Люди, не выработавшие в себе ясного миросозерцания, разделяющего добро и зло. Прежде робели, искали; теперь же, думая, что они по ту сторону добра и зла, остаются по сю сторону, т. е. почти животные».

Максим Горький, напротив, рассказ похвалил: «Огромное Вы делаете дело Вашими маленькими рассказиками - возбуждая в людях отвращение к этой сонной, полумёртвой жизни - чёрт бы её побрал!»

Чехов один из самых популярных драматургов мира. Его пьесы привлекательны для режиссёров тем, что свободны для любых интерпретаций, их можно наполнить любыми трактовками.
Новаторство творческого метода Чехова заключается в изобретённом им подтексте – так называемом «подводном течении», когда за внешне бытовыми эпизодами присутствует интимно-лирический «поток сознания», а за вроде бы незначащими словами и событиями скрывается драма, трагедия.

Помню, в школе нам предлагали писать сочинение на тему о «подводном течении» в пьесе Чехова «Вишнёвый сад». Но мало кто выбирал эту тему. Запомнилось только: «Вся Россия – наш сад».
Теперь оказалось, всё, что говорил Чехов сто лет назад, повторилось. Пришли новые Лопахины, приватизировали, продали, вырубили, понастроили коттеджей. История повторяется!

Биография Чехова, в определённом смысле, это история его болезни. Но чем именно был болен Чехов на протяжении двадцати лет до сих пор окончательно не ясно. Диагнозы ставились разные.

Какая же болезнь отравляла жизнь Антона Павловича на протяжении двадцати лет до самой смерти?

Недавно найдена история болезни Чехова, которую заполнил в клинике лечащий врач писателя Максим Маслов. Согласно этой истории, в гимназические и студенческие годы Чехов болел туберкулезным воспалением брюшины, но «теснение в грудине» чувствовал еще в 10-летнем возрасте...

Странная болезнь проявилась ещё в 1884 году, когда 24-летний Антон Чехов оканчивал медицинский факультет университета. «Если бы то кровохарканье, которое у меня случилось в Окружном суде, было симптомом начинающейся чахотки, то я давно уже был бы на том свете, вот моя логика».

Как медик, Чехов не мог не понимать истинную причину кровотечения. От туберкулёза скоропостижно умерла его двоюродная сестра и другие родственники.
Антон Павлович был болен, и весьма серьезно. Уже в 1891 году писатель ясно осознавал, что у него чахотка. В письме Владимиру Тихонову он признавался: «Так вот, друг мой, у меня чахотка, не иначе».

Двадцать лет Чехов болел и практически не лечился, себя не щадил. Он поехал в долгое и трудное путешествие через Сибирь на Сахалин, зная, что для него это может кончиться смертью. Возможно, он если не искал гибели, то всё делал для того, чтобы её приблизить. Люди, близкие к Чехову, причину «скоропостижного сжигания писателя» видели только в его личной жизни.

Очевидно, что болезненность Чехова отражалась в его мировоззрении (как это было и у Фридриха Ницше). Не достигнув тридцати лет, писатель ощущал себя обречённым на смерть престарелым человеком. После издевательств и нападок критиков он даже мечтал покончить с собой.
«Критиканы – это обычно те люди, которые были бы поэтами, историками, биографами, если бы могли, но испробовав свои таланты в этих или иных областях и потерпев неудачу, решили заняться критикой».

Личные ощущения, связанные с болезнью, Чехов нередко передавал героям своих произведений. Так герой «Рассказа неизвестного человека» глухо кашлял всю ночь, как это часто случалось у Чехова. От чахотки умирает и герой повести «Чёрный монах».

«Друг мой, здоровы и нормальны только заурядные, стадные люди. Соображения насчёт нервного века, переутомления, вырождения и т.п. могут серьёзно волновать только тех, кто цель жизни видит в настоящем, то есть стадных людей. … Повторяю: если хочешь быть здоров и нормален, иди в стадо».

Чехов понимал, что серьёзно болен и может умереть. Однако избегал не только медицинского обследования, но даже медосмотра - боялся получить подтверждение своим догадкам. Когда 21 марта 1897 года Чехов вместе с Алексеем Сувориным обедал в московском «Эрмитаже», вдруг хлынула кровь и, несмотря на все старания вызванного доктора, её удалось остановить лишь под утро. Чехов впервые прошёл серьёзное обследование в известной московской клинике профессора Остроумова. Там сказали, что поражены верхушки обоих лёгких, и если не хочет умереть в самое ближайшее время, надо изменить образ жизни.

Чехову пришлось кардинально менять весь свой жизненный уклад, отношения с друзьями, с женщинами, с близкими.
«Как счастливы Будда и Магомет или Шекспир, что добрые родственники и доктора не лечили их от экстаза и вдохновения! … Доктора и добрые родственники в конце концов сделают то, что человечество отупеет, посредственность будет считаться гением и цивилизация погибнет».

Врачи посоветовали Чехову поселиться в Ялте. В 1898 году писатель продал имение в Мелихово и купил в Ялте участок земли. За 10 месяцев на участке был построен дом по проекту архитектора Л.Н.Шаповалова. 9 сентября 1899 года Чехов переехал в Ялту вместе с сестрой Марией Павловной и матерью Евгенией Яковлевной. Именно здесь были написаны такие знаменитые произведения, как рассказ «Дама с собачкой», пьеса «Три сестры» и «Вишнёвый сад».

В Ялте женщины преследовали Чехова по всему городу. Их ещё называли «антоновками». Но Чехов уже сторонился женского пола по причине болезни.
Весной 1904 года болезнь Чехова обострилась настолько, что он еле ходил. Врачи поставили диагноз: плеврит и катар кишечника. Жена уговаривает ехать лечиться в Германию. В Берлине врачи фактически подписали Чехову смертный приговор.

Писатель скончался 2 (15) июля 1904 года в Баденвайлере, Германия. Доктор Эрик Шверер, лечивший Чехова в Баденвайлере, после его смерти написал в местной газете: «Он, видимо, замечательный писатель, но очень плохой врач, если решился на различные переезды и путешествия….Сам себя и загубил...»

«Русский человек большая свинья. Если спросить, почему он не ест мяса и рыбы, то он оправдывается отсутствием привоза, путей сообщения и т.п., а водка между тем есть даже в самых глухих деревнях и в количестве, каком угодно». (А.П.Чехов)

«Назовите мне хоть одного корифея нашей литературы, который стал бы известен раньше, чем не прошла по земле слава, что он убит на дуэли, сошёл с ума, пошёл в ссылку, не чисто играет в карты!» (А.П.Чехов)

«Беда не в том, что мы ненавидим врагов, которых у нас мало, а в том, что недостаточно любим ближних, которых у нас много, хоть пруд пруди».

«Хорошее воспитание не в том, что ты не прольёшь соуса на скатерть, а в том, что не заметишь, как это сделает кто-нибудь другой».

«То, что мы испытываем, когда бываем влюблены, быть может, есть нормальное состояние. Влюблённость указывает человеку, каким он должен быть».

«Чем дороже оплачивается труд, тем счастливее государство, и каждый из нас должен стремиться к тому, чтоб за труд платили дороже».

«Кто испытал наслаждение творчества, для того все другие наслаждения уже не существуют».

«За дверью счастливого человека должен стоять кто-нибудь с молоточком, постоянно стучать и напоминать, что есть несчастные и что после непродолжительного счастья наступает несчастье».

«Чем выше человек по умственному и нравственному развитию, чем он свободнее, тем большее удовольствие доставляет ему жизнь».

«Я верю, что ничто не проходит бесследно и что каждый малейший шаг имеет значение для настоящей и будущей жизни».

«Задача не в том, чтобы достигнуть идеал, - он недостижим; главное - достигать

Не может быть единой колеи к Истине, каждый идёт своим путём

Важен сам процесс поиска Истины, путь ради самого пути

Окончательная цель самосовершенствования - любовь ко всему

Благодарить, за всё благодарить - в этом секрет счастья

Жизнь смертью не кончается

Надо быть собой и делать то, к чему тебя зовёт сердце

Открой своё сердце, забудь про ум, и ты почувствуешь, как надо жить, что правильно, а что неправильно

Быть может, цель жизни состоит в том, чтобы научиться любить, любить несмотря ни на что

Только состоянием души, желанием творить любовь измеряется всё, что мы делаем, к чему стремимся, чего достигли в этом мире

ЛЮБОВЬ ТВОРИТЬ НЕОБХОДИМОСТЬ».
(из моего романа-быль «Странник»(мистерия) на сайте Новая Русская Литература

Я преподнёс в подарок музею А.П.Чехова в Ялте «Белая дача» свой роман-быль «Странник»(мистерия), который писал семь лет. Ради написания романа я совершил путешествие в глубь Сибири к озеру Тиберкуль, прошёл по глухим сибирским деревням, где до сих пор люди живут без электричества. Текст моего романа можно бесплатно скачать на сайте Новая Русская Литература.

А по Вашему мнению, в чём СЕКРЕТ АНТОШИ ЧЕХОНТЕ?

-------
| сайт collection
|-------
| Владимир Алексеевич Гиляровский
| Антоша Чехонте
-------

О встречах в моей юности я начал писать через десятки лет. Они ярко встали передо мной только издали. Фигуры в этих встречах бывали крупные, вблизи их разглядеть было нелегко; да и водоворот жизни, в котором я тогда крутился, не давал, собственно, возможности рассмотреть ни крупного, ни мелкого.
В те времена героями моими были морской волк Китаев и разбойничий атаман Репка. Да и в своей среде они выделялись, были тоже героями. Вот почему и писать о них было легко.
Не то – Чехов. О нем мне писать не легко. Он вырос передо мной только в тот день, когда я получил поразившую меня телеграмму о его смерти и тотчас же весь отдался воспоминаниям о нем.
Познакомился я с ним, когда он был сотрудником мелкой прессы, строчившим ради заработка маленькие этюдики и разбрасывавшим их по мелким изданиям. Мы вместе с ним начинали в этих изданиях – он писал сценки, я – стишки и тоже сценки да еще репортерствовал, что давало мне в те времена больше, чем его рассказики, мало заметные первое время.
Сперва у нас были мимолетные встречи, а потом началась дружба. Я полюбил Антошу, и он меня любил до конца жизни, хотя последнее время мы и отдалились друг от друга.
В те годы, когда он еще ограничивался мелкими сценками, еще до издания его книжки «Сказки Мельпомены», я уже занял в «Русских ведомостях» солидное положение и, кроме репортажа, печатал статьи и фельетоны.
«Русские ведомости» считались «большой прессой», и Чехов появился в этой газете только в 1893 году, после того как печатался в 1892 году в «Русской мысли» и в 1888 году в «Северном вестнике», где была помещена его «Степь», которая произвела на меня огромное впечатление. И впоследствии этот рассказ был у нас с ним одной из любимых тем для разговоров. А до «Степи» он был для меня только милым Антошей Чехонте, рассказов которого, разбросанных по газетам и журналам, я почти и не читал, – в кипучей репортерской жизни не до чтения было, да и не все газеты и журналы попадали мне в руки.
«Сказки Мельпомены» и подаренные им мне «Пестрые рассказы» меня не заинтересовали, все это было так знакомо и казалось мелочью.
Первое, что осталось у меня в памяти, – это «Каштанка», да и то тут была особая причина.
Как– то раз я вернулся из поездки домой, и мне подали «Новое время»:
– Прочитай-ка насчет Каштанки.
Заглавие было другое, но я увидал подпись Чехова и прочел эту прекрасную вещицу, напомнившую мне один из проведенных с Антошей Чехонте вечеров… А через год была напечатана «Степь», и я уверовал в талант моего друга…
Шли годы, Чехова «признали».

Его приглашали к себе, добивались знакомства с ним. Около него увивались те, кто так недавно еще относился к нему не то снисходительно, не то презрительно: так, сотрудничек мелкой прессы…
А затем у него началась связь с Художественным театром. Жить стали Чеховы богаче, кончились наши ужины с «чеховским салатом» – картошка, лук и маслины – и чаем с горячими баранками, когда мы слушали виолончель Семашки, молодых певиц и молодого еще певца Тютюника, который, маленький, стоя, бывало, у рояля, своим огромным басом выводил: «…Вот филин замахал крылом» – и в такт плавно махал правой рукой.
Шумно и людно стало теперь у Чеховых…
Иногда все-таки урывались часы для дружеской беседы, и, когда мы оставались вдвоем, без посторонних, – Чехов опять становился моим старым милым Антошей, на которого смотреть было радостно, а среди окружавшего его теперь общества мне всегда бывало как-то жаль его – чувствовалось мне, что и ему не по себе… Недаром он называл сотрудников «Русских ведомостей» – мороженые сиги…
– Ты – курьерский поезд. Остановка – пять минут. Буфет.
Так Чехов сказал мне однажды, еще в те времена, когда он жил в «комоде», в этом маленьком двухэтажном коттедже на Кудринской-Садовой, куда я забегал на часок, возвращаясь из газетных командировок или носясь по Москве в вихре репортерской работы.
Приходят на память эти слова Чехова, когда начинаю писать воспоминания, так непохожие на обычные мемуары. Ведь мемуары – это что-то последовательное, обстоятельное – изо дня в день, из года в год… Их хорошо писать отставным генералам, старым чиновникам, ученым на покое – вообще людям, прожившим до старости на одном месте, на одной службе.
У бродяги мемуаров нет – есть клочок жизни. Клочок там, клочок тут, – связи не ищи… Бродяжническую жизнь моей юности я сменил на обязанности летучего корреспондента и вездесущего столичного репортера. Днем завтракаешь в «Эрмитаже», ночью, добывая материал, бродишь по притонам Хитрова рынка. Сегодня, по поручению редакции, на генерал-губернаторском рауте пьешь шампанское, а завтра – едешь осматривать задонские зимовники, занесенные снегом табуны, и вот – дымится джулун.
Над костром в котелке кипит баранье сало… Ковш кипящего сала – единственное средство, чтобы не замерзнуть в снежном буране, или, по-донскому, шургане…
Николай Рубинштейн дирижирует в Большом театре на сотом представлении «Демона», присутствует вся Москва в бриллиантах и фраках, – я описываю обстановку этого торжественного спектакля; а через неделю уже Кавказ, знакомые места, Чертова лестница, заоблачный аул Безенги, а еще выше, под снежной шапкой Коштан-тау, на стремнинах ледяного поля бродят сторожкие туры. А через месяц Питер – встречи в редакциях и на Невском… То столкнешься с Далматовым, то забредешь на Николаевскую, 65, к Николаю Семеновичу Лескову, то в литературном погребке на Караванной смотришь, как поэт Иванов-Классик мрачно чокается с златокудрым, жизнерадостным Аполлоном Коринфским, и слушаешь, как восторженный и бледный Костя Фофанов, закрыв глаза, декламирует свои чудесные стихи, то у Глеба Успенского на пятом этаже в его квартирке на Васильевском острове, в кругу старых народников рассказываешь эпизоды из своей бродяжной жизни бурлацкой… А там опять курьерский поезд, опять мечешься по Москве, чтобы наверстать прошедшую прогульную неделю…
И так проходила в этих непрерывных метаниях вся жизнь – без остановки на одном месте. Все свои, все друзья, хотя я не принадлежал ни к одной компании, ни к одной партии… У репортера тех дней не было прочных привязанностей, не могло быть… Прочных знакомств летучему корреспонденту тоже не было времени заводить – единственное знакомство у меня в то время, знакомство домами, было с семьей Чехова, да и то до тех пор, пока Чехов не вошел в славу.
Разные были мы с ним люди.
Я долго не мог вспомнить, как и когда началось наше знакомство и где произошла у меня первая встреча с Чеховым. Об этом он мне как-то раз напомнил сам; оказалось, что в эту первую встречу я Чехова и не заметил. Помнил только вторую, в редакции «Будильника», где редактор Н. П. Кичеев представил мне симпатичнейшего юношу с заброшенными назад волосами.
– Антоша Чехонте – Дядя Гиляй. Знакомьтесь.
– Мы уже знакомы… Нас познакомил Селецкий, помните?… Вы мне еще чуть руку не сломали.
Я сделал вид, что помню.
С этого дня мы стали встречаться особенно часто в «Будильнике» и «Зрителе» у Всеволода Давыдова. Совсем друзьями сделались. Как-то за столом у меня дома, в случайном разговоре о Русском гимнастическом обществе, он сказал улыбаясь:
– Я тоже член-учредитель Гимнастического общества. Селецкий меня и брата Николая записал в учредители… Так, для счета… Вот там-то мы с тобой, Гиляй, и познакомились. Помнишь?
Так как стесняться было нечего, я сказал откровенно:
– Нет, не помню.
И рассказал Антон Павлович, как его случайно завел Селецкий, тогдашний председатель общества, в гимнастический зал в доме Редлиха на Страстном бульваре.
– Посреди огромного зала две здоровенные фигуры в железных масках, нагрудниках и огромных перчатках изо всех сил лупят друг друга по голове и по бокам железными полосами, так что искры летят – смотреть страшно. Любуюсь на них и думаю, что живу триста лет назад. Кругом на скамьях несколько человек зрителей. Сели и мы. Селецкий сказал, что один из бойцов – Тарасов, первый боец на эспадронах во всей России, преподаватель общества, а другой, в высоких сапогах, его постоянный партнер – поэт Гиляровский. Селецкий меня представил вам обоим, а ты и не поглядел на меня, но зато так руку мне сжал, что я чуть не заплакал.
Чехов с тех пор так и не бывал больше в Гимнастическом обществе, но разговаривали мы о нем впоследствии не раз, а в 90-х годах он даже внес членский взнос и снова стал числиться членом, желая сделать мне, председателю общества, приятное. Привез я ему как-то в Мелихово список членов общества, где и его фамилия была напечатана.
– Ну, какой же я гимнаст! – сказал он, улыбаясь. – Я – человек слабый, современный, а вы с Тарасовым точно из глубины веков выплыли. Тамплиеры! Витязи! Как тогда хлестались вы мечами! Никогда не забуду. А ты и меня в гладиаторы!.. Нет уж, куда мне!.. Да и публика у вас не по мне, – пробежал он глазами по списку членов общества.
– Нет, публика у нас простая – конторщики, приказчики, студенты. Это люди активные, ну, а те вот – Морозовы, Крестовниковы, Смирновы – виноторговцы и еще некоторые – только платят членские взносы.
– Значит, мы мертвые души? Люди настоящего века. А придет время, – может быть, лет через сто, – будут все сильными, будет много таких, как ты и Тарасов… Придет время!..
И несколько лет Антон Павлович числился членом общества, но никогда там не бывал, хотя ценил и любил силу и ловкость в других. Когда я приезжал в Мелихово, то обязательно и он и его отец, Павел Егорович, вели меня к лошадям, пасшимся в леваде, сзади двора, и бывали очень довольны, когда я им показывал какие-нибудь штуки по вольтижировке или джигитовке.
– Знаешь, Гиляй, пробовал я тебя описывать, да ничего не выходит, – говорил мне не раз Антоша. – Не укладываешься ты, все рамки ломаешь. Тебе бы родиться триста лет назад или, может быть, лет сто вперед. Не нашего ты века.
Разные мы с ним были люди, а любили друг друга. Я его, слабого и хрупкого, любил какой-то особой, нежной любовью. И как радостны бывали наши встречи! В юные годы мы очень часто виделись. Раз, в 1882 году, целую неделю вместе работали в окружном суде на деле Скопинского банка – известном процессе, который вел прокурор С. С. Гончаров. Антон Павлович писал заметки об этом процессе в «Петербургской газете» под псевдонимом Рувер.

Много в Скопине воров,
Погубил их Гончаров! -

Острил Чехов.
В 1884 году я женился, наши семьи познакомились. Помню, как-то в субботу, получив в «Русских ведомостях» гонорар за неделю, что-то около ста рублей, я пришел в «Будильник» и там встретил Чехова. На его долю гонорара в «Будильнике» пришлось что-то мало, а я похвастался деньгами.
– Ну так вот – пеки пирог у себя и скажи Марии Ивановне, что мы все придем. И Левитана приведем…
Под влиянием разговоров о Крыме Левитан, найдя на моем столе альбом, сделал в нем во время общей беседы два прекрасных рисунка карандашом: «Море при лунном свете» и «Ветлы». Тотчас после него Николай Павлович Чехов нарисовал в альбоме красным, черным и синим карандашами великолепную женскую головку. Антон Павлович, долго смотревший на художников, сказал:
– Разве так рисуют? Ну, головка! Чья головка? Ну, море! Какое море? Нет, надо рисовать так, чтобы всякому было понятно, что хотел изобразить художник.
Он взял альбом. Рисунок, готовый через несколько минут, был встречен общим хохотом. Антон Павлович, отдавая мне альбом, сказал:
– Береги, Гиляй, это единственное мое художественное произведение: никогда не рисовал и больше никогда рисовать не буду, чтобы не отбивать хлеб у Левитана.
На рисунке изображена была гора, по которой спускается турист, в шляпе и с палкой, башня, дом с надписью «Трактир», море, по которому плывет пароход, и в небе – птицы; внизу – надпись: «Вид имения „Гурзуф“ Петра Ионыча Губонина», а кроме того, везде были пояснения: «море», «гора», «туристы», «чижи»…
Первые годы в Москве Чеховы жили бедно. Отец служил приказчиком у галантерейщика Гаврилова, Михаил Павлович и Мария Павловна учились еще в гимназии. Мы с женой часто бывали тогда у Чеховых – они жили в маленькой квартире в Головином переулке, на Сретенке. Веселые это были вечера! Все, начиная с ужина, на который подавался почти всегда знаменитый таганрогский картофельный салат с зеленым луком и маслинами, выглядело очень скромно, ни карт, ни танцев никогда не бывало, но все было проникнуто какой-то особой теплотой, сердечностью и радушием. Чуть что похвалишь – на дорогу обязательно завернут в пакет, и отказываться нельзя. Как-то раз в пасхальные дни подали у Чеховых огромную пасху, и жена моя удивилась красоте формы и рисунка. И вот, когда мы собрались уходить, вручили нам большой, тяжелый сверток, который велели развернуть только дома. Оказалось, в свертке – великолепная старинная дубовая пасочница.
Мы с Антоном работали в те времена почти во всех иллюстрированных изданиях: «Свет и тени», «Мирском толке», «Развлечении», «Будильнике», «Москве», «Зрителе», «Стрекозе», «Осколках», «Сверчке». По вечерам часто собиралась у Чеховых небольшая кучка жизнерадостных людей: его семейные, юноша-виолончелист Семашко, художники, мой товарищ по сцене Вася Григорьев, когда Великим постом приезжал в Москву на обычный актерский съезд. Мы все любили его пение и интересные рассказы, и Антоша нередко записывал его меткие словечки, а раз даже записал целый рассказ о случае в Тамбове, о собаке, попавшей в цирк. Это и послужило темой для «Каштанки».
В 1885 и 1886 годах я жил с семьей в селе Краскове по Казанской дороге, близ Малаховки. Теперь это густо населенная дачная местность, а тогда несколько крестьянских домов занимали только служащие железной дороги. В те времена Красково пользовалось еще разбойничьей славой, деля ее с соседней деревней Кирилловкой, принадлежавшей когда-то знаменитой Салтычихе. И из Кирилловки и из Краскова много было выслано крестьян за разбои в Сибирь. Под самым Красковом, на реке Пехорке, над глубоким омутом стояла громадная разрушенная мельница, служившая притоном «удалым добрым молодцам». В этом омуте водилась крупная рыба и, между прочим, огромные налимы, ловить которых ухитрялся только Никита Пантюхин, здешний хромой крестьянин, великий мастер этого дела. На ноге у него много лет была какая-то хроническая гниющая рана, которую он лечил, или прикладывая ил из омута и пруда, или засыпая нюхательным табаком. Никита сам делал рыболовные снаряды и, за неимением средств на покупку свинца, употреблял для грузил гайки, которые самым спокойным образом отвинчивал на железнодорожном полотне у рельсов на местах стыка. Что это могло повлечь за собой крушение поезда, ему и на ум не приходило.
Чехов очень интересовался моими рассказами о Краскове и дважды приезжал туда ко мне. Мы подолгу гуляли, осматривали окрестности, заглохшие пруды в старом парке. Об одном пруде, между прочим, ходило предание, что он образовался на месте церкви, провалившейся во время венчания вместе с духовенством и брачующимися. Антон Павлович записал это предание. И вот на берегу этого самого пруда, в зарослях парка, мы встретили Никиту. Он ловил карасей и мазал илом свою ужасную ногу. Антон Павлович осмотрел ногу и прописал какую-то мазь; я ее привез, но Никита отказался употреблять лекарство и заявил:
– Зря деньги не плати, а что мазь эта стоит – лучше мне отдавай деньгами либо табаку нюхательного купи: табак червяка в ноге ест.
Рассказал я Чехову, как Никита гайки отвинчивает, и Антон Павлович долго разговаривал с ним, записывал некоторые выражения. Между прочим, Никита рассказывал, как его за эти гайки водили к уряднику, но все обошлось благополучно.
Антон Павлович старался объяснить Никите, что отвинчивать гайки нельзя, что от этого может произойти крушение, но Никите это было совершенно непонятно. Он только пожимал в ответ плечами и спокойно возражал:
– Нешто я все гайки-то отвинчиваю? В одном месте одну, в другом – другую… Нешто мы не понимаем, что льзя, что нельзя?
Никита произвел на Чехова сильное впечатление. Из этой встречи впоследствии и родился рассказ «Злоумышленник». В него вошли и подлинные выражения Никиты, занесенные Чеховым в его знаменитую записную книжку.
Мы жили в доме де Ладвез на Второй Мещанской, в маленькой квартирке в нижнем этаже. В это время был большой спрос на описание жизни трущоб, и я печатал очерк за очерком, для чего приходилось слоняться по Аржановке и Хитровке. Там я заразился: у меня началась рожа на голове и лице, температура поднялась выше 40 градусов. Мой полуторагодовалый сын лежал в скарлатине, должно быть, и ее я тоже принес из трущоб. На счастье, мой друг доктор А. И. Владимиров, только что окончивший университет, безвыходно поселился у меня и помогал жене и няне ухаживать за ребенком. У меня рожа скоро прошла, но тут свалилась в сыпном тифу няня Екатерина Яковлевна – вошь я занес, конечно, тоже с Хитрова рынка… И вот в это самое время случайно забежал ко мне Антон Павлович. Он пришел в ужас и стал укорять нас, что не послали за ним. Осмотрел няню, сына, проглядел рецепты и остался доволен лечением. Тут вернулся Владимиров, и мы все вместе уговорили Антона Павловича не приходить больше в наш очаг заразы. Суровый Владимиров для убедительности перевел все на профессиональную почву: дескать, лечу я и прошу не мешать. Как будто уговорили. Не прошло, однако, и двух дней, как Антон Павлович явился опять и затем стал заходить и справляться чуть ли не ежедневно. Тогда мы решили не отпирать ему дверей, несмотря на все просьбы, разговаривали с ним сквозь щель, не снимая с двери цепочки.
Антон Павлович подарил мне первый литографированный экземпляр своей пьесы «Иванов», которая была поставлена в бенефис Н. В. Светлова в театре Корша. Вот что об «Иванове» рассказывал мне брат Антоши, Иван Павлович:
– Я носил пьесу в театр Корша. Понравилась. Потом как-то зашел я на репетицию и застал в буфете бенефицианта Светлова и Градова-Соколова. Светлов ругательски ругал пьесу: «Какая это пьеса для бенефиса? Одно название чего стоит – „Иванов“. Кому интересен какой-то Иванов? Никто и не придет». – «Нет, брат, ошибаешься, – возразил Градов-Соколов. – Во-первых, автор – талантливый писатель, а во-вторых, – название самое бенефисное: „Иванов“ или „Иванов“. Каждому „Иванову“ и „Иванову“ будет интересно узнать, что такое про него Чехов написал. И если только одни „Ивановы“ придут – у тебя уж полный сбор обеспечен»…
И действительно, Градов-Соколов предсказал верно.
Когда начался разъезд после спектакля – только и слышалось у подъезда:
– Карету Иванова!
– Одиночку Иванова!
– Лихач от Большой Московской с Ивановым!
– Кучер полковника Иванова!..
В 1886 году от Антона Павловича я получил его книжку «Пестрые рассказы», изданные «Осколками». Самую первую свою книжечку, «Сказки Мельпомены», он дал мне еще в 1884 году. Вслед за «Пестрыми рассказами» он напечатал в том же году в типографии братьев Вернер, на Арбате, вторую книгу – «Невинные речи». У Вернеров мы оба работали в издаваемом ими журнале «Сверчок».
Чехов посоветовал и мне собрать и издать свои очерки и рассказы, которых за последние два года, благодаря моему увлечению беллетристикой, накопилось порядочно.
– Кто же мне издаст?
– А Собачий Воротник.
Так Чехов называл младшего Вернера, щеголя, носившего пальто с воротником из какого-то серого меха.
Но Собачий Воротник отказался издать мою книгу, а предложил напечатать ее в кредит. И я напечатал «Трущобные люди».
Ее сожгли. Уцелел лишь один экземпляр, переплетенный из листов, тайком данных мне фактором. Единственный экземпляр моей книги я подарил жене. Близкие знакомые, желавшие прочитать эту запретную книгу, приходили к нам. Пришел и Чехов.
– Ну, конечно, нецензурно. Хоть ты мне бы показал, что печатать хочешь… Можно было бы что-нибудь сделать. А то уж одно название – «Трущобные люди» – напугало цензуру. Это допустимо было в шестидесятых годах, когда цензоры либеральничали в угоду времени. Ну и дальше заглавия: «Человек и собака», «Обреченные», «Каторга», «Последний удар»… Да разве это теперь возможно?
– Вы подумайте, Антон Павлович, – у жены это любимое слово было, – вы подумайте, как же не напечатать книгу, когда все помещенные в ней очерки были раньше напечатаны?
– В отдельности могли проскочить и заглавия и очерки, а когда все вместе собрано, действительно, получается впечатление беспросветное… Все гибнет, и как гибнет! Мрачно все…
И тут же Чехов утешил нас:
– Ну, да скоро доживем мы до того времени, когда эту книгу Гиляя напечатают, и увидим ее большой успех… А это будет… будет… Идет к тому…
Сожгли мою книгу, и как будто руки отшибло писать беллетристику. Я весь отдался репортерству, изредка, впрочем, писал стихи и рассказы, но далеко уже не с тем жаром, как прежде.
Я увлекся конским спортом – вспомнил юность, степи, табуны. Я отдыхал на скачках, главным образом не на самых скачках, а на утренних работах скаковых лошадей.
Потом начал писать в казенном журнале «Коннозаводство» и московском «Русском спорте», а впоследствии редактировал «Журнал спорта». Я интересовался только верховыми лошадьми, купеческого рысака я не любил, и метался по степям, по табунам, увлекаясь давно знакомым мне делом.
С Чеховым я встречался все реже и реже… Уже давно кончились наши субботы у меня и воскресенья у Чеховых. Антон Павлович стал идти в гору. «Русские ведомости», которые я почти оставил, стали за ним ухаживать, «Русская мысль» – тоже… А потом – Художественный театр. Но хотя наши встречи и стали реже, они всегда были самые теплые, дружеские и по-прежнему веселые. Вспоминается, например, такой случай.
Как– то часу в седьмом вечера, Великим постом, мы ехали с Антоном Павловичем с Миусской площади из городского училища, где брат его Иван был учителем, ко мне чай пить. Извозчик попался отчаянный: кто казался старше, он ли или его кляча, – определить было трудно, но обоим вместе сто лет насчитывалось наверное; сани убогие, без полоста. На Тверской снег наполовину стаял, и полозья саней то и дело скрежетали по камням мостовой, а иногда, если каменный оазис оказывался довольно большим, кляча останавливалась и долго собиралась с силами, потом опять тащила еле-еле, до новой передышки. Наших убеждений извозчик, по-видимому, не слышал и в ответ только улыбался беззубым ртом и шамкал что-то невнятное. На углу Тверской и Страстной площади каменный оазис оказался очень длинным, и мы остановились как раз против освещенной овощной лавки Авдеева, славившейся на всю Москву огурцами в тыквах и солеными арбузами. Пока лошадь отдыхала, мы купили арбуз, завязанный в толстую серую бумагу, которая сейчас же стала промокать, как только Чехов взял арбуз в руки. Мы поползли по Страстной площади, визжа полозьями по рельсам конки и скрежеща по камням. Чехов ругался – мокрые руки замерзли. Я взял у него арбуз.
Действительно, держать его в руках было невозможно, а положить некуда.
Наконец, я не выдержал и сказал, что брошу арбуз.
– Зачем бросать? Вот городовой стоит, отдай ему, он съест.
– Пусть ест. Городовой! – поманил я его к себе.
Он, увидав мою форменную фуражку, вытянулся во фронт.
– На, держи, только остор…

Псевдоним - подпись, которой автор заменяет свое настоящее имя. В переводе с греческого языка слово псевдоним (pseudos и onyma) означает «носящий вымышленное имя». Многие писатели и поэты по разным причинам печатали свои произведения под псевдонимом. Самым изобретательным в придумывании псевдонимов был Антон Павлович Чехов, который писал литератору Билибину: «Фамилию я отдал медицине, с которою не расстанусь до гробовой доски. С литературой же мне рано или поздно придется расстаться. Во-вторых, медицина, которая мнит себя быть серьезной, и игра в литературу должны иметь разные клички». (из книги: Дмитриев В. Г. Скрывшие свое имя. — М.: Наука, 1980).

Ни у кого из писателей не было столько «вторых имен», как у Чехова. Всего известно свыше 50 чеховских псевдонимов .

В указателе псевдонимов Чехова встречаются такие: А.П.; Антоша; Антоша Чехонте; А-н Ч-те; Ан. Ч.; Ан, Ч-е; Анче; Ан. Че-в; А.Ч; А. Че; А. Чехонте; Г. Балдастов; Макар Балдастов; Брат моего брата; Врач без пациентов; Вспыльчивый человек; Гайка № 6; Гайка №9; Грач; Дон-Антонио Чехонте; Дяденька; Кисляев; М. Ковров; Крапива; Лаэрт; Прозаический поэт; полковник Кочкарев, Пурселепетанов; Рувер; Рувер и Ревур; С. Б. Ч.; Улисс; Ц; Ч. Б С.; Ч. без С.; Человек без селезенки; Ч. Хонте; Шампанский; Юный старец; «...въ»; Z.Юмористические подписи и псевдонимы Чехова: Акакий Тарантулов, Некто, Шиллер Шекспирович Гете, Архип Индейкин; Василий Спиридонов Сволачев; Известный; Индейкин; Н. Захарьева; Петухов; Смирнова.

Первое место в ряду использованных писателем псевдонимов занимает подпись Антоша Чехонте. Он стал основным псевдонимом Чехова-юмориста. Именно с этой подписью молодой студент-медик рассылал в юмористические журналы свои первые произведения. Он не только употреблял этот псевдоним в журналах и газетах, но и поставил его на обложке двух первых авторских сборников («Сказки Мельпомены», 1884, и «Пестрые рассказы», 1886).Исследователи литературного наследия писателя полагают, что псевдоним Антоша Чехонте (варианты: Антоша Ч***, А-н Ч-те, Анче, А.Чехонте, Чехонте, Дон Антонио Чехонте, Ч. Хонте и т.д.) возник, когда Чехов учился в таганрогской гимназии, где законоучитель гимназии Покровский любил переиначивать фамилии учеников.Шуточное письмо в редакцию «Осколков» Чехов подписал «полковник Кочкарев» (гибрид полковника Кошкарева из «Мертвых душ» и Кочкарева из «Женитьбы» Гоголя).Происхождение псевдонима Брат моего брата исследователи связывают с тем, что с 1883 года Чехов стал печататься в тех же юмористических журналах, в которых до него выступал его старший брат Александр. Чтобы не создавать путаницы Чехов на титульном листе своей книги «В сумерках» (1887) написал фамилию с уточненными инициалами: «Ан. П. Чехов». А потом стал подписываться Брат моего брата.Остальные псевдонимы Чехова были, как правило, недолговечны и применялись исключительно для комического эффекта: Макар Балдастов, Врач без пациентов, Гайка № 6, Гайка № 9, Крапива, Прозаический поэт, Рувер, Шампанский и т.п.

И только псевдоним Человек без селезенки имел серьезную семантическую составляющую «медицинского» характера. Им Чехов пользовался более десяти лет. Под этим псевдонимом (и его вариантами: Ч. без С., Ч.Б.С., С.Б.Ч.) вышло 119 рассказов и юморесок и 5 статей и фельетонов. Необычный чеховский псевдоним, считают ученые, зародился на медицинском факультете Московского университета, где самым сложным курсом считался курс анатомии, с которым, возможно, и связано сочетание Человек без селезенки.

Несмотря на то, что свои произведения Антон Павлович подписывал разными именами , ни один из псевдонимов не «прижился» в его творчестве. Он вошел в отечественную и мировую литературу под своим именем.

Материал подготовлен на основе информации открытых источников